Про это - Страница 10

Тело
          с панели
                          уносят метельщики.
Рассвет.
                Подымаюсь сенскою сенью,
синематографской серой тенью.
Вот —
            гимназистом смотрел их
                                                        с парты —
мелькают сбоку Франции карты.
Воспоминаний последним током
тащился прощаться
                                   к странам Востока.

С разлету рванулся —
                                         и стал,
                                                     и на́ мель.
Лохмотья мои зацепились штанами.
Ощупал —
                   скользко,
                                     луковка точно.
Большое очень.
                             Испозолочено.
Под луковкой
                        колоколов завыванье.
Вечер зубцы стенные выкаймил.
На Иване я
Великом.
Вышки кремлевские пиками.
Московские окна
                               видятся еле.
Весело.
               Елками зарождествели.
В ущелья кремлёвы волна ударяла:
то песня,
                 то звона рождественский вал.
С семи холмов,
                            низвергаясь Дарьялом,
бросала Тереком
                                праздник
                                                 Москва.
Вздымается волос.
                                   Лягушкою тужусь.
Боюсь —
                  оступлюсь на одну только пядь,
и этот
            старый
                          рождественский ужас
меня
          по Мясницкой закружит опять.

Руки крестом,
                         крестом
                                         на вершине,
ловлю равновесие,
                                   страшно машу.
Густеет ночь,
                         не вижу в аршине.
Луна.
          Подо мною
                               льдистый Машук.
Никак не справлюсь с моим равновесием,
как будто с Вербы —
                                      руками картонными.
Заметят.
                Отсюда виден весь я.
Смотрите —
                       Кавказ кишит Пинкертонами.
Заметили.
                  Всем сообщили сигналом.
Любимых,
                   друзей
                                 человечьи ленты
со всей вселенной сигналом согнало.
Спешат рассчитаться,
                                       идут дуэлянты.
Щетинясь,
                   щерясь
                                  еще и еще там…
Плюют на ладони.
                                Ладонями сочными,
руками,
              ветром,
                            нещадно,
                                             без счета
в мочалку щеку истрепали пощечинами.
Пассажи —
                      перчаточных лавок початки,
дамы,
            духи развевая паточные,
снимали,
                в лицо швыряли перчатки,
швырялись в лицо магазины перчаточные.
Газеты,
              журналы,
                               зря не глазейте!
На помощь летящим в морду вещам
ругней
             за газетиной взвейся газетина.
Слухом в ухо!
                         Хватай, клевеща!
И так я калека в любовном боленьи.
Для ваших оставьте помоев ушат.
Я вам не мешаю.
                               К чему оскорбленья!
Я только стих,
                          я только душа.
А снизу:
               — Нет!
                             Ты враг наш столетний.
Один уж такой попался —
                                              гусар!
Понюхай порох,
                            свинец пистолетный.
Рубаху враспашку!
                                 Не празднуй труса́! —

Хлеще ливня,
                        грома бодрей,
бровь к брови,
                          ровненько,
со всех винтовок,
                               со всех батарей,
с каждого маузера и браунинга,
с сотни шагов,
                          с десяти,
                                           с двух,
в упор —
                 за зарядом заряд.
Станут, чтоб перевесть дух,
и снова свинцом сорят.
Конец ему!
                    В сердце свинец!
Чтоб не было даже дрожи!
В конце концов —
                                 всему конец.
Дрожи конец тоже.

Окончилась бойня.
                                  Веселье клокочет.
Смакуя детали, разлезлись шажком.
Лишь на Кремле
                              поэтовы клочья
сияли по ветру красным флажком.
Да небо
               по-прежнему
                                       лирикой зве́здится.
Глядит
             в удивленьи небесная звездь —
затрубадури́ла Большая Медведица.
Зачем?
              В королевы поэтов пролезть?
Большая,
                 неси по векам-Араратам
сквозь небо потопа
                                   ковчегом-ковшом!
С борта
               звездолётом