Про это - Страница 11

                                       медведьинским братом
горланю стихи мирозданию в шум.
Скоро!
             Скоро!
                          Скоро!
В пространство!
                             Пристальней!
Солнце блестит горы.
Дни улыбаются с пристани.

ПРОШЕНИЕ НА ИМЯ…

Прошу вас, товарищ химик,

заполните сами!

Пристает ковчег.
                              Сюда лучами!
При́стань.
                  Эй!
                         Кидай канат ко мне!
И сейчас же
                       ощутил плечами
тяжесть подоконничьих камней.
Солнце
              ночь потопа высушило жаром.
У окна
            в жару встречаю день я.
Только с глобуса — гора Килиманджаро.
Только с карты африканской — Кения.
Голой головою глобус.
Я над глобусом
                            от горя горблюсь.
Мир
        хотел бы
                         в этой груде го́ря
настоящие облапить груди-горы.
Чтобы с полюсов
                               по всем жильям
лаву раскатил, горящ и каменист,
так хотел бы разрыдаться я,
медведь-коммунист.
Столбовой отец мой
                                     дворянин,
кожа на моих руках тонка.
Может,
             я стихами выхлебаю дни,
и не увидав токарного станка.
Но дыханием моим,
                                   сердцебиеньем,
                                                                 голосом,
каждым острием вздыбленного в ужас волоса,
дырами ноздрей,
                               гвоздями глаз,
зубом, исскрежещенным в звериный лязг,
ёжью кожи,
                     гнева брови сборами,
триллионом пор,
                             дословно —
                                                    всеми по́рами
в осень,
               в зиму,
                            в весну,
                                           в лето,
в день,
             в сон
не приемлю,
                      ненавижу это
всё.
Всё,
        что в нас
                        ушедшим рабьим вбито,
все,
        что мелочи́нным роем
оседало
                и осело бытом
даже в нашем
                          краснофлагом строе.
Я не доставлю радости
видеть,
              что сам от заряда стих.
За мной не скоро потянете
об упокой его душу таланте.
Меня
          из-за угла
                            ножом можно.
Дантесам в мой не целить лоб.
Четырежды состарюсь — четырежды омоложенный,
до гроба добраться чтоб.
Где б ни умер,
                          умру поя.
В какой трущобе ни лягу,
знаю —
               достоин лежать я
с легшими под красным флагом.
Но за что ни лечь —
                                     смерть есть смерть.
Страшно — не любить,
                                         ужас — не сметь.
За всех — пуля,
                            за всех — нож.
А мне когда?
                        А мне-то что ж?
В детстве, может,
                                на самом дне,
десять найду
                        сносных дней.
А то, что другим?!
                                Для меня б этого!
Этого нет.
                   Видите —
                                      нет его!
Верить бы в загробь!
                            Легко прогулку пробную.
Стоит
            только руку протянуть —
пуля
         мигом
                     в жизнь загробную
начерти́т гремящий путь.
Что мне делать,
                             если я
                                         вовсю,
всей сердечной мерою,
в жизнь сию,
сей
       мир
               верил,
                           верую.

Пусть во что хотите жданья удлинятся —
вижу ясно,
                    ясно до галлюцинаций.
До того,
         что кажется —
           вот только с этой рифмой развяжись,
и вбежишь
                   по строчке
                                   в изумительную жизнь.
Мне ли спрашивать —
                                        да эта ли?
                                                      Да та ли?!
Вижу,
           вижу ясно, до деталей.
Воздух в воздух,
                              будто камень в камень,
недоступная для тленов и крошений,
рассиявшись,
                         высится веками
мастерская человечьих воскрешений.
Вот он,
             большелобый
                                       тихий химик,
перед опытом наморщил лоб.
Книга —
               «Вся земля», —
                                             выискивает имя.
Век двадцатый.
                            Воскресить кого б?
— Маяковский вот…
                                    Поищем ярче лица —
недостаточно поэт красив. —
Крикну я
                вот с этой,
                                  с нынешней страницы:
— Не листай страницы!
                                          Воскреси!